Когда я был маленький и только начинал изучать окружающий мир, родители сказали мне, что улица, на которой мы живём, называется Романовская Слобода. Именно тогда я сделал первый осознанный вывод из этой информации. Так как моего отца зовут Роман, я составил совершенно логическую (на тот момент времени) цепочку – название улицы каким-то образом связано с папой. Когда я решил удостовериться в этой гипотезе и спросил напрямую у отца, так ли это, он с едва заметной ухмылкой ответил: «Да, конечно!»
С тех пор я так и думал. Даже в какой-то степени гордился этим. Затем меня стали терзать сомнения за отсутствием документальных или вещественных доказательств. Через энное количество времени каким-то образом я понял, что папа – пошутил. Это было крохотное разочарование детства, совершенно не повлиявшие на мою жизнь, но прочно осевшее у меня в голове.
Вторым фактом о моей улице стало знание о том, что два маленьких трёхэтажных строения прямо напротив моего дома – остатки еврейского гетто. Кто-то из старших объяснил мне, что немцы во время войны переселяли сюда евреев со всего Минска, чтобы потом поочерёдно маленькими группами вывозить их в страшных грузовиках смерти, где выхлопная труба выходила в герметичный кузов, так что по приезду на место захоронения группа евреев была уже мертва. Тогда я ещё не понимал, кто такие евреи и почему их убивали немцы. А вот то, что когда-то была война, я как будто знал всегда.
Невзначай я подметил, что мои бабушки иногда называют мою улицу Республиканской. Наверно, я думал, что это какая-то другая улица. Однажды решился спросить, где же располагается эта самая Республиканская. На что мне разъяснили, что это старое название моей улицы. Эта информация почему-то не сильно меня впечатлила.
А вот как раз нонсенсом стал для меня следующий факт. Когда-то в далёком прошлом, а конкретно в 60-х годах, по центру моей улицы ездил грохочущий трамвай, который, по словам очевидцев, мешал спать уставшим пролетариям. Я не мог в это поверить. Ну как, по моей улице, с таким наклоном, с таким потоком машин, мог рассекать тяжёлый и могучий советский трамвай?! И почему-то трамвай в моих детских фантазиях мог вызывать пятибалльное землетрясение, так чтобы вся посуда на кухне исполняла кордебалет. После таких шокирующих подробностей о прошлой жизни моей улицы, я стал жадно расспрашивать о новых фактах. В этом возрасте я осознавал более чем достаточно. Однажды с отцом мы зашли к соседу снизу, к слову мой тёзка и кандидат наук по физвоспитанию и спорту, там-то я и увидел оригинальную планировку моей квартиры.
Я не мог до конца осознать всё это, как будто иная реальность: длинный коридор, словно тамбур в поезде, разделённые туалет и ванна, ещё коридор, как большая пыльная кладовка. А кухонька маленькая, семья за завтраком наверняка чувствовала себя шпротами в консервах. Словом – коммуналка. Затем, расспрашивая, я узнал много разных историй от моих родственников. Когда я начал их записывать, то очень скоро понял, что упорядочить их почти невозможно. Поэтому буду описывать их по мере того, как они поступали в моё распоряжение.
Начнём с самого начала. Мой дом построен в 1957 году. Это так называемая «сталинка» уже строилась по хрущёвским канонам. Поэтому наш фасад не был украшен никакими полуколоннами или ампирами. Лишь минималистичная советская эстетика. Одной из первых жительниц этого дома стала моя прабабушка, поселившаяся на третьем этаже коммуналки в левой комнате. Звали её бабушка Тина. Если вам когда-нибудь доведётся побывать у меня в гостях, вы непременно заметите, что у последней ступеньки перед дверью в квартиру отколот большой бетонный кусок. И с ходу этому можно не придать никакого значения. Однако за этим стоит прелюбопытнейший факт. Эта побитая часть ступеньки – дело РУК моей прабабушки. Да-да, именно рук! Естественно не голыми, но все же руками.
В общем, моя прабабушка очень любила холодец, ну очень. Для холодца, конечно же, нужны кости. Уж не знаю, где она их брала, осмелюсь лишь предположить, что покупала в магазине. А кости эти не помещались в кастрюлю. Но прабабушка моя была не из робкого десятка, она брала в одну руку кость, а в другою – молоток и, чтобы не портить общую кухню, шла на лестницу и ломала кости молотком. Иногда молоток летел мимо и ступенька потихоньку отбивалась. Поверьте мне, единожды увидев глубину этой впадины на ступеньке, вы поймёте, что моя прабабушка очень любила холодец. Мне кажется, она была готова убить за него.
Мою бабушку, когда она была маленькая, а было это в конце 50-тых. В общем жила она со своим старшим братом в левой комнате (сейчас там снесли стенку и сделали студию), под строгим надзором прабабушки. Как это часто бывало в те времена, детям дали есть из одной тарелки. Время стёрло подробности из истории: то ли не было больше посуды, то ли родители не хотели мыть её – это уже и не важно. Налили им суп на двоих, а ей брат и говорит: «Давай ты свою половину ложкой держи, а я пока свою половину съем». Бабушка согласилась, она была маленькой, ей в голову не могло прийти, что старший брат решил её одурачить. Естественно, потом она это поняла, но было поздно: весь суп был в животе у брата. История и трагична, и забавна, и вроде как у человеческой памяти есть свойство забывать негативные воспоминания, но только не с этим случаем. Видимо, в этой истории было больше юмора, чем обиды.
Как рассказывала моя бабушка, развлечений в те времена, а это было где-то в середине 60-тых, было немного. Танцы в Доме офицеров, кино в Красном костёле, да по возможности выпить. И вот однажды все жильцы тогдашней коммуналки решили «скинуться на троих». Три человека – девушка, которая прекрасно шила из центральной комнаты, хмурый художник из правой комнаты и моя прабабушка – скинулись и отправили художника в магазин. Накрыли стол на кухне, поставили водку в центре, а вокруг закуску какая есть. История умалчивает причину, по которой они вышли в другую комнату. То ли смотрели телевизор, то ли просто что-то обсуждали. А тем временем мой дядя, который только стал топтать пол коммуналки в возрасте годика полтора, забрался на стол, взял бутылку, спустился с ней на пол и торжественно пронёс её через всю квартиру в комнату, где все собрались. Распахнулась дверь, мой дядя, балансируя на двух неуверенных ножках, держал обеими руками бутылку водки. Довольный. Сказать, что все были в шоке – это ничего не сказать. От того ли, что он не уронил бутылку или что сам не упал залезая и слезая со стола – не знаю. Затем бутылка была аккуратно изъята из рук юного дарования, разлита по стаканам и выпита. А в голове моей выпившей прабабушки осела эта история. Чтобы потом, через 60 лет рассказать своему внуку, который перескажет строчками своего эссе. А почему он взял именно бутылку – сказать сложно. Хотя я думаю, если бы бутылка разбилась, то история не дошла бы до наших дней. Плохое обычно забывается.
В моей, самой маленькой комнате в квартире, жил человек весьма странного типа. Мне рассказывали, что он умудрялся проживать с двумя большими собаками доберманами, пьянствовать и, время от времени, рисовать на холстах. Жители коммуналки называли его просто – Сева. В моей голове он так и сформировался, как художник-алкоголик. Я подозреваю, что пить он начал, как и все: для развлечения. А затем, осознав очертания пропасти между ним и обществом, стал пить, чтобы забыться. Хотя как говорит моя бабушка: «Пил, как творческая личность». Но, честно говоря, мне сложно себе это представить. В моей комнате вот с такой же геометрией стен, с такой же шириной окон сидел человек, который пил и рисовал. Я смутно догадываюсь, о чём он мог думать. Хотя, опять-таки, всё это мой домысел. Возможно, он, как и я, надеялся снискать понимание на просторах творчества, что какая-та справедливость восстановит порядок – а может он этого и не думал – просто сидел, пил и что-то рисовал. А если вдруг задумывался – напивался до беспамятства. По словам очевидцев, он умер то ли от цирроза печени, то ли от сердечного приступа или же просто от тяжёлой ноши жизни, в общем, умер он около 25 лет тому назад. А платёжки за телефон до сих пор приходят на его имя, так как мама не хотела заниматься бюрократией и переоформлять счет. Человека уже несколько десятилетий нет на свете, а его извещают об оплате телефона. Смерть не причина, она вообще мало что значит.
Ну, и напоследок, ещё одну историю. Как я описывал ранее, при старой планировке квартиры все комнаты объединял длинный коридор: как тёмный тамбур в поезде. Так вот однажды мой дед решил покрасить стены и пол кухни новой светло-коричневой краской. Сказано – сделано, всё, был покрашен полностью, пол, стены. А тогда в центральной комнате жила престарелая полячка, которая, к слову, пережила концлагерь. Звали её Марина Филимоновна, она являлась самым старшим жильцом коммуналки. Краска краской, а обед по расписанию. Короче, она с кастрюлей в руках прошлась в тапках по покрашенному. Дед очень расстроился и сбежал в свою левую комнату, долго не мог успокоиться. Он был родом из деревни и поэтому привык если уж что делать, так основательно и надолго. Но не стал красить заново. Так и остались там следы польской старушки, не знаю, правда, надолго ли, но, тем не менее, сам факт! Наверняка, они мозолили глаза деду, но это уже моё предположение.
В 90-тые мои папа и мама получали юридическое образование в университете, там они и познакомились. В 1993 году моей улице вернули историческое название – Романовская Слобода. А уже в 1999 году мои родители поженились, и моя мама переехала в левую комнату жить с папой. Наступил 21 век. Мама тайком мечтала, что когда-нибудь вся эта квартира будет принадлежать им. Просто мечтала. Жильцы коммуналки постарели и стали постепенно вымирать, на их место приезжали молодые преемники, не сильно отличавшиеся от старожилов в выборе развлечений. Но главное их отличие было в том, что они не сильно были заинтересованы во владении комнатой в коммуналке. Мои родители стали постепенно выкупать у них жилплощадь. Все, естественно, хотели не продешевить и заламывали цены до стоимости целых квартир в центре. Но никуда ж не деться. Комнату от квартиры не отгородишь. Это понимали обе стороны. Идти на компромисс приходилось моим родителям.
В конце концов, две комнаты были выкуплены, и квартира оказалась в собственности, было принято решение сделать ремонт. Мой дед приезжал на грузовике, останавливался под балконом через который выкидывали весь мусор коммуналки. Дед приезжал раза три-четыре в сумме. Моя мама рассказывала, что боялась старого духа коммуналки, что она не забудет все эти ссоры, пьянство и невежество. Были ободраны все слои обоев до кирпичей, заменен пол, снесено пару стенок и объединены туалет с ванной – дух коммуналки был выселен.
В 2002 году родился я. Когда нас выписали из роддома, мы приехали в эту квартиру. Мне изначально отвели правую комнату с балконом. Мама всегда очень переживала, когда я открывал окно на балконе. Думаю, не надо объяснять, насколько мне дорога эта комната. Время идёт. Через пару месяцев, ни много ни мало, решиться моя судьба. Буду ли я учиться в университете или попаду в ряды белорусской армии. В любом из этих случаев я покидаю свою родную комнату, квартиру, улицу.
Поезд жизни уже подгоняет меня протяжным гудком и начинает медленно отходить от станции. В одну руку я возьму чемодан с книжками, в другую шахматную доску, а за ухом будет еле торчать простой карандаш. Зайцем на моей душе поедет тоска. Мне будет не хватать родных переулков, столичного ветра и речки в бетонных берегах. И всё это останется лишь в моей памяти. Пройдут года. Во дворе снова опадут листья. Книжки с изогнутыми переплётами пожелтеют, впитают в себя пыль и начнут пахнуть историей. Чёрно-былые клетки и фигуры выцветут на солнце. Карандаш испишется и станет помещаться в коробок спичек. А стопка исписанных страниц напомнит мне, что пора навестить улицу на букву «Р».
Фото предоставлены автором и из открытых источников
Читай еще:
Голый пейзаж. Философское эссе в «Я-писатель»
Присоединяйся к нам в
Facebook,
ВК и будь в курсе свежих новостей!
Николай Солтан